Эти концерты — последние в сезоне, над которыми трудился музыковед, критик (в прошлом — автор «Ведомостей») и филармонический продюсер Михаил Фихтенгольц. Он знает толк в редкой музыке и последовательно заколачивает дыры в нашем образовании, приглашая в Москву заметных артистов из Европы и мира и пробуя соединять их с нашими светилами. Концерты, им составленные и организованные, были если не всегда лучшими в филармоническом сезоне, то всегда самыми ожидаемыми и самыми обсуждаемыми. До последнего времени Фихтенгольц старался держаться в тени, однако его талант незамеченным не остался: теперь он приглашен в Большой театр, где зреет очередной этап реформ. Но и на следующий сезон Фихтенгольц успел запустить в Филармонии целую репертуарную линию.

Кто быстрее
В ряду певиц меццо-сопрано, состязавшихся в Москве в этом сезоне, Вивика Жено выступила, пожалуй, с наихудшим результатом. Весьма известная в мире американка, востребованная современными режиссерами, Жено пела то, в чем она сильна — виртуозные арии из опер барокко. Ее проворный аппарат справляется с колоратурами Генделя, Вивальди или Хассе действительно в невиданном темпе. К сожалению, голос Жено редкостно некрасив. Присущий ему желудочно-носовой цвет певица пытается разукрасить неумеренным губным вибрато — так поет компьютер, в котором скорости процессора сопутствует противный звук. В кантате Россини «Жанна д'Арк» Жено проиграла тембром и очарованием Джойс ди Донато, певшей эту же вещь на той же сцене Зала имени Чайковского пару лет назад. Внешне эффектная и улыбчивая, певица не привнесла вкуса жизни даже в искрометные арии из испанских сарсуэл. Дирижер Карлос де Арагон вел московский оркестр Musica viva четко, но играть «Свадьбу Луиса Алонсо» Хименеса едва ли стоило без надежды высечь хоть подобие огонька.

Кто умнее
Оратория Мендельсона «Павел», в которой романтик Мендельсон изо всех сил старается быть Бахом, стала триумфом академизма со всеми плюсами и минусами. Все сложилось одно к одному — спокойный и благостный дирижер Владимир Федосеев, его щедрый на симфоническую звучность оркестр, послушный и мощный хор Большого театра, неспешно пропевавший скорбные хоралы и подолгу заходившийся в ученых фугах.
Среди приглашенных солистов виднелась сопрано Лиза Милн. Все настроение мендельсоновского труда, объединяющего серьезность и восторженность, выразилось в полете ее голоса. Но и тенор Стив Давислим показал себя надежным мастером, в то время как молодой бас Николя Куржаль все же звучал несколько зелено. На фоне европейских специалистов не пропал квартет, выделенный из хора Большого театра, — пара его тихих рассуждений стали самыми изумительными моментами долгой истории.

Кто вернее
По сравнению с чинным «Павлом» бетховенская оратория «Христос на Масличной горе» прозвучала горячим слепком драмы. Это всего лишь один эпизод Евангелия, но поданный разнопланово и театрально. Мучительные сомнения Иисуса сопоставляются с экстатическими славлениями Серафима, хоры ангелов оттеняются бравым пением воинов, идущих пленять Христа, и даже у Петра есть короткая броская роль. Бетховен следует за старинными пассионами, но слышно, что за Бетховеном следует Вагнер. Впору обижаться на несправедливость истории музыки — почему в то время в Германии не писалось опер с речитативами? Оратория раскрывает Бетховена как оперного композитора в большей степени, чем его же единственная опера «Фиделио», разбавленная разговорными диалогами. Здесь же, в оратории, есть и речитативы, и оркестровые комментарии, и виртуозные номера: Бетховен изготовил намеренно трудноподъемные партии для Христа (тенору Полу Найлону было определенно нелегко, тем не менее он все вытянул) и Серафима (в этой роли, пробуя безвибратный тон, разливалась в своей излюбленной полуимпровизационной манере наша талантливая знакомая Симона Кермес).

Российским национальным оркестром и хором Минина дирижировал Михаил Плетнев — внимательно и любовно. Концерт прошел в Страстную пятницу (по версии западных христиан), его интонация была задана в первом отделении частью из «Семи слов» и «Страстной симфонией» Гайдна. В медленных частях Плетнев был подобен себе-пианисту — оркестр внимал ему чутко, как один инструмент.

Петр Поспелов. «Ведомости»