В музыкальном мире Большой симфонический оркестр имени П.И.Чайковского считается одним из последних бастионов симфонической культуры. Художественный руководитель и главный дирижер оркестра, народный артист России В.И.Федосеев недавно отметил пятидесятилетний юбилей своей творческой деятельности.

Мне рассказывали, Владимир Иванович, что концерты вашего оркестра в городах бывшего Союза пользуются большим успехом. Хорошо, что в Москве можно свободно вас слушать, и по сносной цене. Мне кажется, вы оцениваете свой труд неправдоподобно дёшево.
— Мы свою публику хорошо знаем. Она традиционно консерваторская, интеллигентная. Это люди со скромным достатком. Наша задача — не потерять своего слушателя. Ещё до революции была замечательная традиция — общедоступные концерты. Даже в Большом театре был бесплатный ярус для студентов и стариков. Новое — это хорошо забытое старое. Мы его вспомнили и ввели общедоступные абонементы. С финансовой точки зрения они убыточны, но с общекультурной, гуманной — благополезны. В первый год нам немного помогла московская мэрия. Наш главный спонсор — нефтяная компания «Лукойл». Благодаря ей в самые трудные годы были возможны наши выступления в российских городах.

— Насколько я знаю, вы работаете не только в России, но и за рубежом?
— Да. Венский оркестр попросил меня продолжить мою работу в качестве главного дирижёра, и я продлил контракт на четыре года. Уже несколько лет я первый гостевой дирижёр Токийской филармонии. Но моя душа — это прежде всего Большой симфонический, а потом и Венский. Разлучаясь с БСО, я всё равно «держу руку на пульсе», не могу надолго оставить его без присмотра. Дирижёры, работающие у нас, не просто коллеги, — но друзья, наши творческие единомышленники в служении Музыке.

— А что бы Вы могли сказать о вкусах своей аудитории?
— У нас, в России, есть выдающаяся плеяда композиторов — Борис Чайковский, Мечислав Вайнберг, Вадим Салманов. Скажите, часто ли их слышите в симфонических концертах? А ведь они украшают музыкальную культуру XX века. Ещё лет десять назад музыка наших современников была востребована. Мы старались воспитывать интерес к ней. К сожалению, сегодня правит бал коммерция. Кстати, пренебрежение современной музыкой встречаешь и на Западе. Англичане давно схитрили, изобретя «променандные» концерты, напоминающие бутерброд. В начале и в конце звучит популярная музыка, а в середине — новая. Именно так в своё время они «пропагандировали» и Бриттена, прежде чем он стал всепризнанным классиком.

— А кем, Владимир Иванович, должен быть дирижёр для оркестрантов — отцом родным или тираном?
— Однозначного ответа не дам. Замечательный Евгений Светланов был диктатором, работал с «нажимом», давил колоссально не только музыкальным, но и общественным авторитетом. Ему подчинялись, его боялись. Диктатором был и Мравинский, но другого типа. В Японии о нём говорили: «Царь и бог». Может быть, во времена деспотические это был наиболее прямой путь к «оркестровому» результату.
У меня, правда, был иной стиль работы. Мой инструмент общения только один — любовь. Русский человек, как правило, стеснителен. Может прожить жизнь, так и не раскрыв себя. А закрытый человек не развернётся в своей природной одарённости, поэтому, вселяя уверенность в свои силы, ему надо помогать. И вот тогда-то каждый выложит на алтарь искусства всё, на что способен, а своё, ценное, есть у каждого. В такой атмосфере и рождается лучшее. Вот и говорю я своим музыкантам: не бойтесь выразить себя, верьте. Знаете, сколько замечательных своих солистов вырастили мы вместе!

— Как Вы относитесь к вере в Бога? Чувствуете ли помощь свыше?
— Христианская основа есть в каждом. Моя вера, видимо, укрепилась тем, что мама ходила в церковь, пела там . Но сознательно я обратился к Богу в зрелом возрасте. Сильное воздействие на меня оказало первое посещение Киево-Печерской Лавры. Вышел я из нее другим человеком. Говорят, можно уверовать, если встретить на своём пути человека, на лице которого запечатлен Божественный свет. Я встретил отца Аркадия Шатова. Вся жизнь его положена на алтарь веры, любви, помощи людям. Многие рядом с ним обретают надежду, силы, в наше трудное время отогревают свои продрогшие и маловерные души.

— А как вы нашли свою творческую дорогу?
— Я её не искал. Она сама стелилась передо мной. Мой папа работал на заводе в Ленинграде. Была у него страсть — баян. Мечтал он, чтобы его сын непременно стал музыкантом. Но времена для музыки были неподходящие — война. Все девятьсот дней блокады моя семья пережила в Ленинграде. После блокады папин завод перевели в Муром, и нас, еле живых, вывезли «дорогой жизни». В Бологом наш поезд разбомбили. Взрывом уничтожило почти весь состав, разбросало всю семью. До сих пор помню, как я, маленький мальчик, придя в себя среди убитых, зову на помощь. Тот крик и сегодня звучит во мне. В конце концов, мои родители нашли меня. Это чудо, но вся наша семья уцелела. Из всего нехитрого нашего семейного скарба сохранился тогда один баян.

— Как же начинался Ваш путь музыканта?
— Музыкой я начал заниматься в Муроме. Не было для меня большего счастья бежать за духовым оркестром фэзэушников и дирижировать «Быть тебе, Володя, дирижёром», — убеждённо сказала моя первая учительница музыки Вера Николаевна Ильина.
Окончил Гнесинский институт, стал руководителем оркестра русских народных инструментов Всесоюзного радио. С нами выступали такие выдающиеся певцы, как Лемешев, Лисициан, Архипова. Очень много мне дали прошедшие пятнадцать лет. Я изучил в и прочувствовал народное творчество, не только русское, понял душу народной песни, которая корнями своими уходит в землю, а душой — в небо.

— Все шло безмятежно?
— Нисколько. Уже опытным музыкантом, руководителем известного оркестра я закончил консерваторскую аспирантуру, получил «права» симфонического и оперного дирижёра. Тут-то на меня обрушились неприятности. «Как это он лезет со своей балалаечной сутью в наш элитный цех?» Именно так мои недоброжелатели писали руководству вплоть до Брежнева. Но драматические перипетии только закалили мой характер. Помню, Георгий Васильевич Свиридов сказал мне: «Знаешь, Федосеич, в одном африканском племени есть обычай. Когда проклёвывается первый маленький пальмовый росток на него кладут камень. И если росток обойдёт или пробьёт преграду, его начинают пестовать, а из выросшей пальмы делают самые значительные изделия, вплоть до оружия — это про тебя».
Мравинский пригласил меня в свой оркестр, в абонемент «Молодые дирижёры» Он-то и стал мне первым дирижёрским примером: служить искусству, как святыне. Защитили меня и Хренников, и Свиридов.

— Как сложилась дальше Ваша дирижерская судьба?
— Когда приходишь в сложившийся коллектив, да ещё с грандиозной историей, проблем достаточно. Я решился на прослушивание всех музыкантов — звёздных и рядовых. Кое-кто не захотел, решил уйти. Поднялся скандал. И тогда Рождественский в своём интервью сообщил, что якобы, его вызвал руководитель Госкомитета радио и телевидения Лапин и потребовал уволить из оркестра всех музыкантов еврейской национальности. Он, Рождественский, конечно, отказался и потому ушёл. Но его слова в интервью — абсолютная ложь. Лапин был умный человек, да если бы и захотел, одним росчерком пера мог бы закрыть оркестр: тогда на радио их было два. Ну и, конечно же, я по утверждению Рождественского, был назначен на роль «антисемитского городового». Вы можете себе представить, чего мне стоило пережить и работать первые десять лет в России и за рубежом из-за этой фальшивой легенды.

— Вы могли уехать на Запад, имея ангажементы.
— Из России навсегда?! Невозможно. Здесь могилы предков, родная природа, которая меня укрывает от всех невзгод. Трудно — бегу на Валдай или на Смоленщину. Здесь ничего за столетие не изменилось. В округе всё те же «бедные селенья». А птицы так поют, что голова идёт кругом. Под эти песни где-нибудь на лугу или на сеновале разбираешь партитуру, а потом, зимой, на репетиции вынимаешь соломинку — и всплывают ароматы и звуки деревенского лета.
И всё же осуждать уехавших не буду. Уж больно трудная была жизнь. На Западе, например, дирижёр — это артистический мозг. В России дирижёр — это администратор, и добытчик, и менеджер, и спонсор, и хозяйственник. А проблема концертных залов? Их мало даже в Москве и Петербурге, не говоря о других городах.

— Как вы думаете, что отличает ваш оркестр от других?
— Неповторимый звук, особенно струнных. Мы говорим со слушателями звуком. Техническим совершенством сегодня обладают многие оркестры. А вот достичь поющего звука — задача трудная. Раньше, слушая радио, можно было определить, какой оркестр играет. Сегодня же все на одно лицо. И неудивительно. Что может сделать дирижёр-гость? Придёт, соберёт музыкантов на одну программу, «отдирижирует» и уедет.
Иное дело, когда дирижёр постоянный. Караян, Мравинский, Янсонс десятилетиями пестовали свой оркестр. К этому не все имеют вкус да и умение — уж очень трудная, кропотливая и объёмная работа. Но результат стоит того. Сто двадцать инструментов сливаются и звучат, как единый живой инструмент. А если ещё и душа чувствует дыхание зала, наступает момент благодати.

— Ваши музыкальные труды отмечены Большим серебряным крестом. Австрийская пресса пишет, что вы так изумительно играете их национального кумира Штрауса, словно в ваших жилах течёт австрийская кровь.
— Взаимопроникновение культур — интересное явление. Япония, к примеру, не мыслит своей музыки без Чайковского. Помню, мы играли Шестую симфонию в горькую годовщину в Хиросиме. Публика плакала, хотя японцы очень скупы в выражении чувств. И люди простые мне говорили, что Чайковский их родной композитор.
Однако всё-таки редко кто, кроме русских, способен чувствовать другую культуру как свою. Ну, кто, кроме Глинки, мог написать «Арагонскую хоту»? Испанцы считают её своей. А цикл Свиридова на стихи Бернса? Как будто его написал шотландец. Когда мы дали прослушать эту запись англичанам, они не могли поверить в её русское авторство. А вспомните «Песни западных славян» Пушкина! И это великая русская традиция.

— Считаете ли Вы удовлетворительной поддержку, которую государство оказывает культуре?
— Государство просто обязано это понимать и поддерживать истинную культуру. На одном энтузиазме нам не выжить. Всё исковеркано, всё искажено нашим новым «демократическим» мышлением и действием. Страшно сказать, но сегодня совершается антропологическая революция. Этим своим наблюдениям я нашёл подтверждение и у современных философов. Мы живём в такое время, которое отказывается от классического наследия, от традиции и не признаёт никаких норм. Распалась связь времён. Ожесточённая атака на основы мироустройства, всё — против морали и сдерживающих начал, царит вседозволенность. Так называемое «новое» оставляет в душе хаос и смятение.
Как бы ни изобиловала история, искусства сменой стилей, дело никогда не доходило до разрыва с основами художественного творчества, его гармонизирующим, очищающим действием. А это означает конец непоколебимому до сих пор представлению о гармонии мира, как о прекрасной гуманной основе его творения. Воля человека становится вызовом творению и Творцу. Вавилонская башня «культурных» отходов разрастается, и работа эта кипит под аплодисменты. Простите за длинный пересказ, но суть мне кажется чрезвычайно важной для понимания большинства.
Так вот, я не хочу участвовать в построении небывалого в истории общежития без веры и исторических традиций. И робко надеюсь, что не всё ещё потеряно для современной Культуры.

— Ваша жизнь, Владимир Иванович — музыка, музыка и музыка. А чем занимаетесь на досуге?
— Досуга не бывает. Люблю живопись, литературу. Как все нормальные люди, очень люблю театр. Начинаю тосковать, если долго не бываю на природе. Тишина, бедная наша деревня на Валдае, встречи с людьми, с которыми вместе хочется плакать. Россия наша прекрасна в любом облике. И нищая она щедра и добра! Красота и благодать нашей земли, любовь к ней переполняет мою душу.
Но когда вижу моё Отечество с протянутой рукой, вижу, как уходят из мира великие наши ценности, рушатся, подменяются, уходят мораль, добро, люди барахтаются во лжи, как в паутине — то сердце щемит. Увижу ли я свою родину когда-нибудь счастливой? Не знаю. Но сегодня я живу и тружусь ради неё.

Наталья Ларина
«Радонеж»
Православное обозрение
№ 8, 2007 г.
18.10.2007

<< Назад